Марри Уокер – The Telegraph

Том Кларксон, ведущий подкастов «Формулы-1», в очередном выпуске «За стартовым полем» (Beyond The Grid) побеседовал с легендарным британским комментатором Марри Уокером, комментировавшим гонки Ф1 с 1976 по 2001 год.

— Марри, добро пожаловать в «Бейонд зе Грид», для нас это большая честь и удовольствие. Прежде всего, как ваше самочувствие?

— Я в порядке, Том. Я стар, у меня, как и у всех стариков [прим. ред. — Уокеру 95 лет], некоторые проблемы, но в целом я в норме, еду на пяти цилиндрах (смеётся).

— Пяти из десяти?

— Пяти из шести (смеётся).

— Марри, вы отлично выглядите, и я рад, что приехал к вам поболтать. Скажите, вы фанат подкастов?

…Том, я замолчал, потому что подбирал слова, чтобы сказать, что я даже до конца не знаю, что такое подкаст. Не думаю, что я их когда-то вообще слушал. Но рискну предположить, что это что-то вроде расширенной версии интервью на радио, не так ли?

— Именно. К этому мы сейчас и приступим. Марри, насколько вы осведомлены о положении дел в современной «Формуле-1»?

— Я бы сказал, что вполне достаточно. То есть это, конечно, далеко от того уровня, что был раньше, когда я работал в ней. Просто я уже не часть всего этого, а, как ты знаешь, когда находишься внутри всего действа, постоянно общаешься с разными людьми: руководителями, гонщиками, спонсорами – всеми, у кого голова забита Ф1. И для нас с тобой в то время тоже не существовало почти ничего, кроме «Формулы-1», потому что мы жили в эдаком пузыре, где остальное не имело значения, вроде всяких брекситов.

— Давайте не будем вдаваться в эту тему.

— Мы и не будем в неё вдаваться, обещаю. То есть я вне Ф1, но, по возможности, стараюсь держать себя в курсе происходящего. Я смотрю телевизор, читаю газеты и журналы, говорю с людьми, так что… Вполне себе в курсе.

— Вы смотрели Гран-при Бахрейна?

— Каждую секунду гонки, и я определенно ей насладился. Мне было так жаль Леклера, потому что после того, КАК он пришёл в Ф1, КАК он сел в «Феррари», КАК он лидировал в гонке незадолго до финиша, эта поломка стала… Сомневаюсь, стоит ли использовать слово «трагедия», но определённо это было печально. На «Би-Би-Си» мне всегда говорили: «Нельзя использовать слова «трагедия» и «катастрофа»». Я отвечал: «Если кто-то уходит из Ф1, это не катастрофа. Если у кого-то загорается двигатель, это не трагедия. Трагедия – это когда землетрясение в Японии уносит жизни 50 человек или что-то подобное». Но даже учитывая всё это, я всё равно скажу, что проблема Леклера почти стала трагедией.

— Впечатляющий молодой человек. А ведь ему всего 21, а он говорил правильные вещи после гонки… И давайте скажем прямо, он уделал Феттеля.

— Плюс, он достаточно хорошо говорит на иностранных языках.

— Да, на многих. Итальянский, английский…

— Я рад тому уважению, которое он проявляет ко всем.

— Марри, а вы знаете, что мать Леклера – парикмахер Дэвида Култарда?

— Нет. Серьезно? Как это вообще случилось? Монако, похоже, весьма тесный город.

— В следующий раз, когда увидите Дэвида на ТВ с хорошей прической, то будете знать, откуда она. А теперь давайте немного поговорим о вас, и, прежде всего, вашей карьере. Ф1 для вас была хобби или работой?

— Том… Я начал рассказывать о «Формуле-1» еще до её существования, в 1949 году. Наверное, тебе мама про те года рассказывала.

— Да, это чуть-чуть раньше меня было (смеётся)

— Тогда барон Туло де Граффенрид выиграл Гран-при Великобритании за «Мазерати»… Стоит учитывать и тот факт, что я родился в атмосфере автоспорта, потому что мой отец был очень успешным профессиональным мотогонщиком [прим. ред. — Грэм Уокер, многократный победитель как кольцевых мотогонок, так и эндуро] и он гонялся до моего рождения и закончил, только когда мне было 12. Так что мне было суждено полюбить автоспорт, скажу я вам.

Марри Уокер с отцом – Birmingham Mail

— А вы никогда не хотели именно участвовать в гонках?

— Том, я удивлен, что ты спрашиваешь, потому что я гонял на мотоциклах и ушёл на пенсию после победы в гонке на Брэндз-Хэче на 250-кубовом мотоцикле, на вершине успеха. Тогда это ещё была грунтовая трасса, по которой ездили против часовой стрелки. Это было во времена, когда Джон Сёртис был юнцом, который гонял со своим отцом Джеком. Потом я стал участвовать в мотогонках на выносливость, шестидневные гонки (прим. ред. — эндуро).

— Где они проходили? В Британии?

— Да, я участвовал в международной шестидневной гонке в Уэльсе, где мы катались почти по всему Уэльсу. Еще была шотландская шестидневка. В обеих я получал призы. И я был относительно неплох по тем стандартам, но я знал, что никогда не достигну уровня отца. Я начинал карьеру с мыслями о том, что покажу старику, как надо ездить на байках, но я довольно быстро осознал, что не смогу. И знаете, как говорится, «кто может – делает, кто не может – говорит об этом». Поэтому я начал об этом говорить в 1949 году, прошёл прослушивание в Гудвуде, комментировал победу Парнелла на «Мазерати». А потом всё начало расти как ком. Но тогда я полноценно работал в рекламном бизнесе. Вы может знаете, про то, что «»Пэл Догфуд» продлевает активную жизнь», и что «Ваш кот живет дольше и активнее, если каждый день ест «Китикет»» и что «»Опал Фрутс» окрасят ваш мир всеми цветами фруктов».

— А «Марс в день – и работать не лень»?

— Я был руководителем при работе с «Марсом», но это не я придумал. Как они все вам?

— Все они отлично работают. Я бы поговорил еще о вашей рекламной карьере, но… Вы скучали по байкам, когда с ними закончили? Скучали по адреналину, духу соревнований?

— Когда я закончил? Не особо. Ты ведь знаешь, Том, что сидя у микрофона, тоже получаешь дозу адреналина, и если ты говоришь для миллионов людей, как я во времена «Би-Би-Си», когда они были единственными с правом транслировать… Сейчас все иначе, Ф1 тем или иным способом транслируют 19 компаний. А когда я начинал, «Би-Би-Си» были единственными, так что когда ты включал трансляцию Ф1, то слышал меня, потому что выбора у тебя не было. И когда я закончил с байками, а закончил я, потому что знал, что не достигну вершины, что было моей единственной целью…

— Вас беспокоила опасность гонок на байках?

— Не-е-ет, ты что. Это что-то, что происходит с другими, но не с тобой. Плюс я не так долго этим занимался и не так профессионально, чтобы успеть задуматься.

— И потом перед вами замаячил рекламный мир. Многие слушатели думают, что вы работали комментатором, но…

— Это было хобби.

— Именно. Работа с девяти до пяти.

— Да, с девяти до пяти. Ну, точнее, гораздо больше, чем это, потому что в мире агентств если ты теряешь контракт, то тебе нужно его заменить. Поэтому я делал много презентаций плюс работал самостоятельно, то есть по выходным. Но полноценно меня подтолкнуло то, что сейчас называется мотокроссом. Тогда я много всякого делал на радио для «Би-Би-Си», и потом ко мне подошли из «Ар-Ти-Ви» и сказали, что хотят, чтобы я поработал у них на мотокроссе. И всё полетело.

— И когда… То есть вы уже сказали про 1949 год…

— Да, Силверстоун, 1949 год. Я тогда многим занимался: британский туринг, «Формула Форд», Ф3… «Би-Би-Си» тогда едва занимались Ф1. Они разве что освещали Гран-при Великобритании, Монако и Италии, вот и всё. И вот, в 1976 году, паренёк по имени Джеймс Хант выиграл чемпионат, и Британия внезапно узнала про Ф1 благодаря его образу плейбоя, беззаботного повесы. И в «Би-Би-Си» решили заняться Ф1. А в то время комментатором был Рэймонд Бекстер, а он по многим причинам, которыми я вас не буду вгонять в скуку, не смог этим заниматься, поэтому они попросили меня. Это был 1978 год, год Марио Андретти и Ронни Питерсона. И всё как-то пошло оттуда. Я четыре года совмещал работу и трансляции, до 1982-го… А потом, мне тогда уже было 60 лет, я ушел из рекламного бизнеса и начал карьеру комментатора.

— В 60 лет.

— Да, в 60.

— С вами в комментаторской работало много людей, но легендарных дуэтов у вас было всего два: с Джеймсом Хантом и Мартином Брандлом. Давайте сначала поговорим о Джеймсе. Расскажите нам о том, почему вы смогли сработаться и каково было работать с ним?

— Я даже не знаю, с чего начать про Джеймса, потому что он был уникальной личностью, Том. Он… не заботился о том, что думают другие, он был экстравертом, шоуменом. Он слишком много пил, курил, ходил по дамам словно жил последний день…

Джеймс Хант и Марри Уокер – Pinterest

— Звучит так, будто вы похожи (смеётся).

— Он мог быть самым высокомерным, властным и неприятным человеком, какого только можно встретить, и частенько он таким и был, но всегда внутри прятался радостный, дружелюбный и приятный человек. И когда он ушел с поста комментатора, этот славный малый победил неприятного. Ой, то есть когда он ушёл из гонок [прим. ред. — Марри Уокер всегда был знаменит своими оговорками]. Но иногда с Джеймсом мне иногда было невероятно сложно, а иногда мы отлично проводили время. Я вам скажу, каким он был. Я обычно носился по паддоку, общался с гонщиками, директорами, специалистами. Кто угодно говорил со мной о чём угодно в Ф1. А в то же время Джеймс спокойно сидел в своем моторхоуме, и все приходили у нему! Я обычно приходил в комментаторскую за час до начала гонки, Джеймс же заявлялся минут за пять до начала. И как бы разминая меня, он мог спросить: «А кто у нас на поуле?»

И я обычно комментировал стоя, во мне вовсю бурлил адреналин. Джеймс же сидел рядом со мной в невозмутимом спокойствии и жестами просил у меня микрофон, когда хотел что-то сказать. Бывали времена, когда у него было немного слов, но когда ему было, что сказать – это стоило того, чтобы послушать. Почему это так сработало? Я тоже задавался этим вопросом, и как вы поймете, он сказал и сделал много вещей, которые я не одобрял, да и в обратную сторону это наверное работало. Возможно как раз из-за этого, что мы привыкли терпеть друг друга. Я обычно всегда хотел говорить, хотел поделиться всем тем, что узнал, работая в Ф1. И я совершенно не хотел делить комментаторскую с кем-то. Я не хотел работать с Хантом и был вполне доволен, работая сам по себе. Так что мне пришлось мириться с этим, Джеймсу пришлось мириться с другими вещами.

Он невероятно прямолинеен и частенько говорил самые ужасные вещи, и это сходило ему с рук. А однажды он вообще не заявился на гонку, Гран-при Бельгии, и нам пришлось звать в комментаторскую сошедших гонщиков, чтобы они рассказали, какие ощущения вообще на трассе. Джеймс позднее извинился, сказал, что в тот день он лежал в кровати с больным животом, и это был первый раз в моей жизни, когда двух бельгийских медсестер назвали «больным животом» (смеётся).

— Звучит очень похоже на то, что я о нем слышал. Можете ли вы сказать, что подружились к концу?

— Да, определенно. В начале, конечно, не особо, как мне кажется — мы были партнерами поневоле. Джеймс конечно же хотел этим заниматься, и к концу мы поладили. Поладили, боже, сейчас это будет высокомерно, но мы ладили при условии, что я терпеливо относился к некоторым его выходкам. А некоторые его выходки были реально перебором, ведь у него был тот еще нрав. Он мог при желании в любого страх вселить своим поведением. Но важным было то, Том, что это работало с точки зрения публики, и я подозреваю, что эта противоположность наших характеров: моя болтовня, словно на мне одежда загорелась, и расслабленный эксперт Джеймс.

— Как на вас повлияла его смерть?

— Конечно же, очень сильно, ведь я работал с ним 13 лет, по 16 раз в год, четыре дня за раз, и если умножить 16 на 13 на четыре, то выйдет очень большое число. Я скучал по нашему партнёрству. Джеймса заменил Джонатан Палмер, который прекрасно работал, но потом сменился канал, и пришёл Мартин Брандл, и он показал себя с лучшей стороны, так что новый канал потом использовал его. Он был лучшим, с кем я работал долгое время.

— Почему?

— Он приятный человек, предсказуем, с хорошим чувством юмора, он попробовал всё это на своей шкуре, причем на высочайшем уровне, победитель Ле-Мана, был гонщиком в восьми командах Ф1, побывал на всех ступеньках подиума, кроме первой, побеждал Шумахера… И он был одной из тех редких личностей, спортсменом топ-уровня, который ещё и может при этом интересно об этом говорить, чем он до сих пор и занимается.

— Да, «Прогулка по стартовому полю» (Grid Walk). По-моему, Брандл это и начал.

— Нет, Grid Walk начал Марри Уокер (смеётся). За много лет до него, в Южной Африке. Я сказал «Би-Би-Си»: «Слушайте, у меня есть идея. Дайте мне микрофон и оператора, и я пройдусь по пит-лейну, разговаривая со всеми, кого только увижу. Это будет неожиданно, они не будут готовы ко мне, кроме директора «Макларена» Джо Рамиреса, потому что у нас и так с ним было запланировано интервью». И я прошел по пит-лейну, и последним, с кем я поговорил, когда он отходил из машины, был Том Уокиншоу. И это было невероятно успешно, потому что никто до этого не снимал на самом пит-лейне, и это был настоящий разговор, не записанный, а прямой эфир. А потом это всё как-то затерялось, пока Мартин не воскресил формат. И ему это отлично удается.

— Мартин, если ты это слушаешь, ты научился всему у Марри (смеётся). Верите вы или нет, но в Китае состоится 1000-й гран-при в истории Ф1. Так что я подумал, что наверное неплохо было бы спросить о некоторых ваших любимых. Так вот, из этих тысячи гонок, начиная с самого первого гран-при, 13 мая 1950 года, Силверстоун, кто был вашим любимым гонщиком?

— Фанхио.

— Я знал, что вы так скажете. Почему он, а не Сенна, Шумахер или Джим Кларк?

— Том, люди часто спрашивают «Кто был величайшим?», а я не могу ответить на этот вопрос, потому что нельзя сравнить гонщиков из разных поколений, с разными машинами, трассами, правилами. Нужно привести их к чему-то усредненному и попробовать обосновать все это, что может быть сложно, если кто-то относится к одному гонщику лучше, чем к другому. Почему Фанхио? Ну он был и есть уникален, выиграл пять титулов с четырьмя разными производителями: «Мазерати», «Феррари», «Мерседес» и «Альфа Ромео». Он сделал это, потому что был вполне уверен в своем превосходстве и хотел ездить в лучших машинах, поэтому подписывал обычно годовые контракты, лишь в конце года решая, к кому идти дальше. Он еще был отличным человеком, не только отличным гонщиком. Скромный парень из обычной семьи в Аргентине, приехал в Европу и завоевал её. Он просто доминировал, единственным, кто мог хотя бы держаться недалеко в то время, был Стирлинг Мосс, величайший гонщик из тех, кто не стал чемпионом [прим. ред. — чемпионом мира, у Мосса были титулы], даже лучше многих чемпионов.

— Давайте поговорим о ваших личных отношениях с гонщиками. Я имею ввиду Мэнселла, Сенну… Можете рассказать о ваших личных отношениях с ними, с кем вы дружили ближе и почему?

— Люди частенько считают, что люди на моей позиции, на твоей позиции, Том, постоянно посещают, обедают с, выпивают с, отдыхают на курортах с и в целом супер-пупер дружат с лучшими гонщиками, но ты знаешь, что это не так. Сейчас надо назначить встречу за пару недель, если ты хочешь поговорить с гонщиком. В моё время всё было гораздо проще, потому что Ф1 тогда была менее профессиональной, менее популярной, менее богатой, чем сейчас. Мне кажется, я сейчас не отвечаю на твой вопрос.

— Нет, просто вы поясняете, что вы на самом деле были не так близки с гонщиками, как многие думают. Но всё же у вас была дружба с Найджелом?

— Моё исключение, это то, что я позволяю себе считать, что был достаточно близок, если не очень близок, к большинству британских гонщиков, в особенности к моему приятелю Найджелу Мэнселлу. Для многих он не самый простой человек, но я всегда считал его невероятно добрым и отзывчивым. Я бывал у него дома во Флориде, когда он там жил, я бывал у него дома на острове Мэн, и мы прошли через Ф1 вместе. Он отличный парень, его прозвали Львом, когда он был в «Феррари», это отлично его описывало, ведь у него было львиное сердце. Я отлично ладил с ним, с Дэвидом Култардом.

Марри Уокер берёт интервью у Найджела Мэнселла – Auto Classics

— Был ли Найджел щедрым? Просто некоторые люди, работавшие с ним, говорят, что он был очень работящим, командным игроком? Кем он был для вас с глазу на глаз?

— Ну, на таком уровне я с ним отлично ладил, но стоит учитывать, Том, что я представлял «Би-Би-Си», а это весьма важная компания, и из-за этого мало кто мог быть мне не рад, независимо от отношения ко мне. Но Найджел был, и есть, я уверен, что он не изменился, весьма непростой в общении человек. Очень легко обижается.

— Вы его когда-нибудь критиковали? Доходило до обид?

— Найджел очень осторожно относился ко всему, что ему говорили, и однажды он подошел ко мне и сказал: «Что ты говорил о том, что я скучный?» Я ответил: «Найджел, разве я бы сказал, что ты скучный?» И он такой: «Ну я так и считаю». И всё. Но я присутствовал при паре таких случаев, когда… У нас был молодой продюсер из «Би-Би-Си», который наблюдал за интервью, которое я брал у Найджела. И вот он выставил все камеры по местам и говорит: «Найджел, не могли бы вы, пожалуйста, снять свою кепку?» А он отвечает: «Мне платят миллион фунтов, чтобы я ее носил, так что нет». И продюсер говорит оператору избегать кепки в кадре. И вот мы провели интервью, а на следующую неделю у нас еще одна гонка, и продюсер снова выставляет камеры и снова говорит Найджелу, я даже ушам не поверил: «Найджел, не могли бы вы, пожалуйста, снять свою кепку?» Найджел ответил «Поверить не могу!», психанул и ушел.

— Ушёл?

— Да, ушёл. И минут через пять я к нему пришел и поговорил с ним, мы вернулись и отсняли интервью, но с Дэймоном Хиллом была похожая ситуация в тот год, когда он стал чемпионом. Тогда он невероятно упорно тренировался, торчал в спортзале по шесть часов в день, я в Португалии брал у него интервью, и он выглядел очень осунувшимся и худым, впалые щеки, немного отрешённый взгляд. Я сказал: «Дэймон, ты в порядке? Ты же не перерабатываешь в зале?» Он вспылил, воскликнул «Это ты к чему?!», и тоже психанул и ушёл. Я дал и ему пять минут, а потом пошел к нему и сказал, что да, Дэвид [прим. ред. — Уокер вновь оговорился, назвав Дэймона именем Култарда], я тебя обидел, за что извиняюсь, я не намеревался. Он меня простил и сказал: «Просто до тебя у меня только что было еще одно интервью и там меня спросили, что бы я отдал за то, чтобы вернуть себе отца на час». Его отец, Грэм, двукратный чемпион мира, погиб в катастрофе, это очень сильно повлияло на жизнь Дэймона. И задавать такие вопросы даже в лучшие времена было бы не лучшим решением, а во время погони за титулом чемпиона мира…

— Эти парни под таким давлением, но давайте поговорите о Дэймоне, потому что мне даже надо остановиться. У меня будто ком в горле, когда я слышу эту одну из величайших фраз Мюррея Уокера после того, как Дэймон взял титул в Японии.

— Том, люди обвиняют меня в том, что я думаю о том, какую бы фразу ввернуть в комментарий и даже записываю их на стене комментаторской кабины, чтобы в нужный момент не забыть. Это неправда! Ты стоишь там, переполненный адреналином, и тебе нужно пересказывать и уточнять то, что ты видишь, и ты смотришь на тоже, что и они. Вся суть в том, чтобы помочь им заинтересоваться тем, что они видят. И я в некоторой степени был связан с Дэймоном, я знал про него, ещё когда он гонялся на мотоциклах в Брэндз-Хэче и стал там чемпионом в категории 350 кубов.

Я знал о его молодости через его мать и, немного, через отца, а потом он пересел на четыре колеса. Когда Грэм погиб, семья Хиллов — мать, Дэймон и две его сестры, — остались практически без средств к существованию, потому что страховку отца аннулировали, и у них настали тяжкие времена. И я через их истории пережил всё это. А когда Дэймон пересек финишную черту и выиграл титул, проиграв его перед этим Шумахеру в 1994 году, эмоции во мне просто забурлили и я спонтанно сказал: «Мне надо остановиться, у меня ком в горле», — потому что мне на самом деле надо было прерваться, и у меня на самом деле был ком в горле от эмоций.

— Вы поддерживаете контакт с Дэймоном?

— Иногда он мне пишет, иногда мы видимся, великий человек. Определенно. Скромный и терпеливый, отличный гонщик со здоровым чувством юмора. Когда он начал работать на ТВ, он был одним из двух-трех людей… Экспертом по сути. Я обычно сидел в комментаторской, а Хилл стоял там, почти не говоря, он больше слушал других. Я ещё тогда все думал про себя: «Ну же, Дэймон, подключайся! Ты же эксперт, ты должен что-то говорить». Сейчас он, конечно, изменился до неузнаваемости, стал брать инициативу в свои руки, задавать правильные вопросы. В целом, он стал весьма неплох, его стало интересно слушать.

— Дэймона часто связывают с Сенной. И… Марри, меня в вас всегда поражала одна черта – когда обстоятельства становились неприятными, гонщик погибал, вы всегда могли подобрать правильные слова, правильный тон, и, в особенности, я думаю об Имоле 1994 года, где мы потеряли Роланда Ратценбергера и Айртона Сенну… Какие у вас воспоминания о том уик-энде и как сложно вам было сказать те правильные слова?

— В самом деле очень сложно, Том. Опять же, из-за того, что я комментировал столько, сколько я это делал, и занимался не только Ф1, но и Ф2, Ф3 и прочими сериями, я открывал для себя этих гонщиков еще в самом начале их карьеры. Как это было с Сенной в 1982 году, когда он выигрывал всё подряд в «Формуле Форд»… Так что я был вполне осведомлен о его карьере, брал у него бесчисленное количество интервью… Я как-то затягиваю, мне ускориться?

— Да нет, что вы, микрофон только ваш.

— Зимой 1993 года я нашёл некоторые свои записи по Ф3, тому эпохальному сезону, когда Сенна и Брандл боролись за титул… Сенна выиграл, но Брандл выиграл много гонок. И я понял, что в то время я говорил об АЭртоне Сенне, а со временем стал немного неуклюжим, как все, и стал называть его Айртон. И я решил, что в 1994 году я буду использовать правильное произношение его имени, и вот Интерлагос, где Сенну развернуло и выиграл Шумахер, потом Япония, где он тоже остался без очков… И вот Сан-Марино, первая европейская гонка сезона. Я сел поговорить с Сенной и сказал: «Что же, Айртон… Прошло две гонки, у тебя нет очков, у Шумахера – 20.» «Что случилось с АЭртоном?» — ответил он. Я удивился: «Откуда ты вообще про это знаешь? Ты же в машине, когда я комментирую.» Он спокойно сказал в ответ: «Я слежу за этим, Марри» И это был типичный пример того, как Сенна интересовался вообще всем и знал почти обо всём происходящем. Является ли Сенна величайшим гонщиком всех времен? Как по мне – нет. Великолепный, харизматичный, прекрасный человек во многих смыслах, но настолько нацеленный на победу, что был готов вообще на всё, что привело к некоторым… ярким, но не самым положительным, действиям, вроде того, как он выталкивал Проста в Японии.

— Думаете, он переступил нормы?

• В этом случае да. То, что он сделал в Японии, было возмутительно.

Марри Уокер и Айртон Сенна на церемонии вручении призов журнала «Автоспринт» в 1991-м – Блог, посвящённый Айртону Сенне

— Вы ему об этом говорили?

— Нет, но в Австралии в конце сезона, Джеки Стюарт брал интервью у Сенны… Прямо передо мной, и он абсолютно великолепно разобрал тот эпизод, и Сенна с ним потерял самообладание.

— Это когда он назвал его не Джеки, а прямо Стюартом? «Стюарт! Стюарт! Если ты больше не атакуешь, когда видишь возможность, то ты больше не гонщик!» Это то самое интервью?

— Да, то самое. А мне потом пришлось брать интервью следом за Джеки, который сделал это лучше, чем я бы смог, у разъяренного Сенны… И честно говоря, мне бы не хватило смелости на это еще раз, так что… В «Би-Би-Си» просили не использовать слово «трагедия», хотя его смерть стала трагедией. Как ты заметил, в пятницу у нас была авария Рубенса Баррикелло, который был на волосок от гибели, у нас была смерть Ратценберга в субботу и… Когда в Имоле началась гонка и… Я пытаюсь вспомнить, кто влетел в оставшегося на решетке Ярвилехто… Педру Лами, на старте. В итоге выехал автомобиль безопасности…

Теперь же, будучи мудрее и оглядываясь назад, гонку надо было остановить, а не выводить машину безопасности на трассу. А в то время машина безопасности не была специально оборудованным «Мерседесом» с талантливым водителем за рулем, как сейчас, а обычный «ФИАТ Пунто», за рулем которого конечно сидел кто-то с прямыми руками, но автомобили Ф1 просто катались несколько кругов, пока они всё расчищали, в итоге шины остыли. Когда гонка снова началась, Шумахер и Сенна боролись за лидерство. Сенна вылетел с трассы и моей первой реакцией было «Уау! Это серьезная авария!», что звучит вполне обыденно, но я сказал это потому, что я раньше видел в том же самом повороте, в Тамбурелло, как Микеле Альборето улетал в стену и всё было в порядке, Нельсон Пике там улетал и повредил ногу, но ничего серьёзного [прим. ред. — на самом деле та авария Пике привела к серьёзным нарушениям со зрением у бразильца, после которой, по признанию гонщика, он уже не мог пилотировать как прежде], Герхард Бергер там потом ещё и загорелся… Так что моей первой реакцией было «Ну раньше всё как-то без серьезных последствий обходилось, сейчас, наверное, тоже».

Но потом я быстро понял, что Сид Уоткинз, главный врач гонки от ФИА, гениальный человек, выехал туда, гонку остановили, язык тела не предвещал ничего хорошего. И я не знал, что происходит, я же был в комментаторской и у меня не было никого, чтобы спросить. У меня в комментаторской шла картинка с итальянской трансляции, которую явно не показали бы на «Би-Би-Си»… Но у «Би-Би-Си» впервые были свои операторы на трассе, так что продюсер смог переключиться на более спокойные виды. А мне пришлось искать баланс между «Не волнуйтесь, с ним всё будет в порядке. Я лично видел троих гонщиков, которые разбивались в том же месте, и прекрасно себя чувствуют» и «О боже, мне кажется, это была смертельная авария» И чтобы этот баланс выдержать, нужно как-то подобрать слова… А потом его увезли на вертолете и гонку продолжили, но атмосфера скорби по тому, кого многие фанаты называют «величайшим гонщиком всех времен», и по тому, что он вот-вот скончается, сделала свое дело.

— Давайте сменим тему, пожалуй. Быть может… Любимая гонка из вашей карьеры.

— Австралия. Люблю Австралию (смеётся)

— Аделаида или Мельбурн?

— Вообще, Аделаида. Между ними, конечно, даже лист бумаги не протиснуть, настолько они похожи, но Аделаида более… Не скажу, что дружелюбнее, потому что Мельбурн тоже очень дружелюбно встречает фанатов, но вот эта вот необъяснимая разница… В том, что Ф1 для Аделаиды было всем, а для Мельбурна просто очередным крупным спортивным событием, вместе с теннисом, и еще кучей всего. Но и там, и там проходили невероятные гонки, и я люблю австралийцев, их страну, еду, отношение ко всему. Моя жена оттуда родом. Там всё было хорошо, ведь ты принадлежишь к Ф1, от которой там фанатеют. Ты не бываешь там австралийским летом, когда температура достигает 45 градусов и на улице не очень-то приятно. Но кому какая разница, мне всё равно там нравится.

— Есть ли у вас какой-то любимый сезон, о котором вы думаете?

— 1982-й, определенно сезон-1982. Хотя, секундочку, может, и не 1982-й. 1976-й тоже был великолепным, год Джеймса Ханта, когда он выиграл в Испании и был дисквалифицирован за то, что заднее крыло примерно на 1/8 дюйма было шире регламента…

— У вас невероятная память, Марри! Вам 95, а вы это всё помните, будто это было вчера!

— А потом он выиграл Гран-при Великобритании. После того, как гонка была остановлена, толпа настолько разбушевалась, что пришлось её возобновлять, чтобы не дошло до бунта. Я тогда брал интервью на пит-лейне для радио «Би-Би-Си», и Джеймс быстро прошёл мимо меня, выбравшись из машины, и я хотел остановить его для интервью. Вообще это была очень глупая затея. И он говорит: «Тут вообще-то гонка идет, парень, гонка!» и пошел обратно в починенную машину, которую каким-то чудом его ребята поправили, пока часть команды отвлекала офицеров ФИА подачей протестов, и в целом занимая их время.

А потом Джеймс выиграл гран-при, но результат отобрали. И после Ники Лауда разбился на Нюрбургринге, что закончило его карьеру в «Феррари» [прим. ред. — не совсем, в 1977-м Лауда выиграл титул за «Скудерию»] и практически закончило жизнь, и, наконец, был невероятный случай в Монце. Точнее не наконец, но почти в конце. Лауда практически восстал из мертвых и уверенно финишировал в очках в пропитанном кровью шлеме. А после в финальной гонке, решавшей судьбу титула, в Японии, погода была настолько ужасной, что ему хватило смелости досрочно покинуть гонку и сказать «Моя жизнь мне дороже чемпионства». И Джеймс выиграл [прим. ред. — титул. В гонке тогда победил Марио Андретти], что стало еще одной драматичной ситуацией, потому что у него лопнула шина и ему пришлось лишний раз заезжать в боксы. В общем, 1976-й был тем ещё годом…

— Как вы сказали, 1976-й год кажется был таким убедительным для «Би-Би-Си», чтобы они решили заняться Ф1. Критическим прямо, невероятно важным.

— Да, в «Би-Би-Си» согласились из-за того, каким интригующим был тот год, из-за Джеймса и того, что он – британец. Общество внезапно познакомилось с Ф1, причем довольно близко. И они начали показывать гонки по ТВ, как раз из-за этого гонки Ф1 обрели ту популярность во всем мире, какую он имеет сейчас.

— Мне вот что интересно. Как только я задал вам вопрос, вы без раздумий сказали про 1982-й. Чемпионство Кеке Росберга, но и трагедии, вроде смерти Жиля Вильнева и авария Дидье Пирони в «Феррари»… А чем вам так запомнился 1982-й?

— Монако. Когда у нас было четыре гонщика, успевших полидировать в последние пару кругов. Сначала был Ален Прост, и он попал в аварию, потом Риккардо Патрезе, который не удержался на трассе на подходе к шпильке, после него лидером стал Дидье Пирони из «Феррари» только для того, чтобы… не помню, кончилось ли топливо или подвела электрика, но он остановился в туннеле. Верьте или нет, но Андреа де Чезарис чуть-чуть побыл лидером, а потом и он закончил гонку.

— Гонка, которую никто не хотел выиграть.

— Да даже Дэрек Дэйли на «Уильямсе» был лидером! Но он потом потерял заднее крыло. И в то время Патрезе оправился от ошибки, вернулся в гонку и выиграл её! До этого никогда такой гонки не было.

— Да, это было невероятно. А теперь… Вы сказали, что любимая гонка была в Аделаиде, но что насчет любимой трассы?

— Любимая трасса… Думаю это Спа, частично из-за личных эмоций. Мой отец участвовал, причем успешно, в Гран-при Бельгии в Спа, и это было во времена по-настоящему длинного круга, а не того, что сейчас покороче. Но Спа и Арденны, даже после укорачивания, всё равно великолепный трек, почти по дорогам, с величественным окружением. У бельгийцев лучшая еда в Европе, и там частенько случаются отличные гонки. Там выиграл гонку Дэймон Хилл в «Джордане» и показал, что он может выигрывать больше, чем в одной команде.

— Он еще и за «Уильямс» выигрывал. А вы… в Арденнах во время войны не были случайно?

— Да, был. Я был в танковом полку, как я раньше упоминал, и… Арденнская операция, где Гитлер пытался в последней отчаянной попытке прорваться к берегу канала [прим. ред. — британцы так называют Ла-Манш] и угрожать оттуда Британии, повторить Дюнкерк. И мы были резервным полком, ждали боя, но американцы сработали великолепно. У них был генерал один, они даже считали его немного сумасшедшим, и немцы окружили его и потребовали сдаться, и он сказал: «Сумасшедшие!» — после чего американцы смогли подтянуть подкрепление, и это стало началом конца.

Капитан Марри Уокер, командир танка «Шерман», в 1944-м – Reddit

— И это всё происходило рядом со Спа?

— Оттуда мы прорвались и после этого испытали самые разнообразные эмоции, проезжая по Германии в погоне за отступающими немцами. Мы были частью 21-й армии, ведущим подразделением, и у нас были инструкции успеть до Любека раньше русских, потому что Любек был на восточном побережье полуострова Шлезвиг-Гольштейн и контролировал доступ к Дании, Финляндии, Швеции и Норвегии и был очень важной позицией для нас. Мы за последний день сделали рывок в 80 миль, что в танке просто невозможно. Мы стали первым британским подразделением, которое встретилось с русскими, и первыми русскими, которых мы встретили… Их было трое, на захваченном немецком мотоцикле БМВ, с солдатом за рулем, офицером сзади и женщиной-солдатом в коляске. Мы дружелюбно показали пальцы вверх и они такие «Любек! Любек!» и мы поняли, что успели (смеётся).

— Забавно, что это оказался мотоцикл, ваше первое увлечение. Все возвращается к ним, не так ведь? Финальные мысли, про Ф1 в целом. Есть ли у вас любимая команда, за которой вам нравилось наблюдать, сопереживать, людям которых вы там знаете или уважаете?

— Да. «Уильямс». Прекрасная история для романов, надеюсь, что не с печальным концом. Но я видел «Уильямс» еще когда сам Френк имел одну-единственную машину, а потом… Френк создал такую организацию с частным владельцем, выигравшую столько титулов, как гонщиков, так и конструкторов… Только чтобы оказаться на грани развала в такие тяжкие времена, как сейчас. Надеюсь, что они смогут поправить положение, но это будет ужасно сложно против богатых «Мерседеса» и «Феррари», и «Ред Булла», и в какой-то степени «Рено» с остальными. Но у них были и хорошие времена с Мэнселлом, Росбергом, Пике, Култардом и остальными. Лучшим, конечно был Сенна. И Хилл. Так что мой ответ – «Уильямс», и, надеюсь, они смогут себя вытащить, да поможет им Бог.

— Что «Формуле» готовят следующие 1000 гонок? Чего бы вы от них хотели?

— Всё изменится, Том, не уверен о направлении, потому что когда я начинал, двигатель был перед гонщиком, он сам водил в хлопковой одежде и носил кепку. Не было никаких зон безопасности, минимальные условия оказания первой помощи и почти все гонщики торчали из машины при езде. А что сейчас: безопасные костюмы, отличные медицинские условия, есть, куда съехать при ошибке и всё такое. Слава богу. Главный вопрос: это всё ещё будет ДВС или уже электричество? Мне очень сложно понять весь этот энтузиазм о «Формуле-Е», честно говоря, потому что шум – это одна из главных черт Ф1. И слышать какое-то завывание электрического двигателя – это совсем не V12 и даже не современные турбированные двигатели. Так что что-то точно изменится, но я не знаю, в какую сторону, но если Ф1 перейдет на электричество, то я буду знать, что прожил её пик.

— Какая невероятная у вас жизнь, спасибо за разговор.

— Было приятно пообщаться, Том. И возвращая благодарность… Я четко помню, как я, совершенно незнакомый с современными цифровыми технологиями, писал свои тексты, и поскольку был совершенно некомпетентен, чтобы отправлять их электронной почтой, ты перепечатывал их для меня и отправлял, и я никогда-никогда про это не забуду и всегда буду благодарен. Спасибо тебе.

— Очень приятно, хотя как наборщик я так себе (смеётся) А теперь в завершение, для молодых слушателей, они многое пропустили, ни разу не услышав ваш комментарий старта гонки. Есть ли какой-то шанс, что вы в самом конце можете им показать свои навыки?

— Следим за огнями! Пять! Четыре! Три! Два! Один! Поехали-поехали-поехали!

— Ну и я поеду. Огромное спасибо, Марри.